С 1994 года в Нагорном Карабахе было перемирие. И вдруг — резкое обострение конфликта, не успело все хоть как-то затихнуть по соседству в Сирии. Как это было возможно остановить? Кому выгодно это обострение? Об этом в интервью "Вестям в субботу" рассказал премьер-министр РФ Дмитрий Медведев, посетивший Баку.
— Дмитрий Анатольевич, вы когда-нибудь обращали внимание на регистрационный номер самолета, на котором летаете?
— Самолет у нашей государственной компании не один, их несколько.
— Это впору вносить в Wikipedia. В 1988 году был совершен первый прямой рейс Ереван — Баку. Это классический пример челночной дипломатии. Начальники Генштабов слетали в Москву из Баку, из Еревана, здесь был российский министр иностранных дел. Действительно полноценная челночная дипломатия. Усилиями Москвы удалось что-то перевернуть в сознании армян и азербайджанцев. С чем они еще недавно не соглашались, а потом согласились благодаря этим усилиям?
— Пожалуй, вы правы, прямые рейсы из Еревана в Баку можно по пальцам пересчитать, что само по себе свидетельствует о накале страстей и глубине проблемы. После того что случилось, самое главное, мне кажется, было сделать все зависящее от Российской Федерации как от влиятельного государства, у которого партнерские и союзнические отношения и с Арменией, и с Азербайджаном, чтобы этот конфликт не затянулся, не перешел в перманентную стадию. Поэтому наш президент позвонил и президенту Алиеву, и президенту Саргсяну, продемонстрировал нашу позицию, которая заключается в том, что ни в коем случае нельзя допустить эскалации, чтобы ни произошло, кто бы что ни начинал, какие бы ни были суждения, сейчас главное — успокоиться, прекратить стрелять, объявить перемирие и сесть за стол переговоров. Потом последовали другие контакты. В Москву приезжали представители Генеральных штабов, чтобы обсудить конкретные военные аспекты перемирия, пошли дипломатические контакты. В силу того что у меня намечался специальный визит в Армению, было признано целесообразным, чтобы я посетил и Армению, и Азербайджан и обсудил с руководителями этих государств ситуацию на месте. Мне это удалось сделать. И у меня есть уже свои представления о том, каким образом развивались события и — самое главное — что нужно предпринимать.
— Вы садились с картами с Саргсяном, с Алиевым?
— Да нет, мы знаем, о чем идет речь. Я обсуждал эту проблему неоднократно в разных составах, но с теми же участниками — и с президентом Саргсяном, и с президентом Алиевым. В общей сложности было, наверное, полтора десятка подобных встреч. И потом они были продолжены с участием президента Владимира Путина, министра иностранных дел РФ Сергея Лаврова и других участников. Поэтому это просто разговор о том, что можно и что нельзя.
— Начальники Генштабов поехали не куда-нибудь, а в Москву. С российских спутников были зафиксированы все движения войск. То есть все высшее военно-политическое руководство России приезжало не только о политике говорить, но и, что называется, с примером: ваши войска пошли туда, а ваши — сюда. Так было дело?
— Сейчас невозможно ничего скрыть. Но не это главное. Главное — в подобных ситуациях не продемонстрировать расклад, кто куда выдвинулся и даже не подведение печальных последствий, хотя это очень тяжелая и сложная тема, главное — продемонстрировать необходимость успокоиться, прекратить огонь. Именно этим и занимались российские представители. И я рад, что это удалось сделать, во всяком случае, в настоящий момент.
— Ситуация развернулась за неделю.
— Объявлено перемирие. Оно сохраняется. Если и есть перестрелки, то они носят одиночный характер. Но широкомасштабных военных действий — с применением тяжелой техники, артиллерии — нет.
— Есть две потенциальные проблемы. Одна — совсем низовая, когда договорились политические лидеры, но, что называется, сдали нервы у конкретного командира, который сидит в конкретном окопе и смотрит через прицел на противника уже не первую неделю или месяц, а то и год. Вторая проблема — это внешний антураж. Тем не менее происходящее на Южном Кавказе очень близко географически к происходящему в Сирии, к тем большим успехам, которые там достигнуты и российским оружием, и российской дипломатией, близко к Турции — и Армения, и Азербайджан с Турцией граничат. Поэтому невольно возникает вопрос: как все это происходит в контексте и сирийского урегулирования, и тех проблем с Турцией, которые есть у России?
— Я не поклонник конспирологических теорий. Но это не означает, что этот конфликт развивается в безвоздушном пространстве, в стерильном поле, когда только стороны друг с другом конфликтуют, иногда это переходит в горячую фазу, сопровождается войсковыми операциями — с жертвами и так далее. Безусловно, на общую ситуацию, на настроения людей, на принятие тех или иных решений виляет окружающая среда. Есть целый ряд сил, которые весьма внимательно анализируют последствия этого конфликта и его влияние на ситуацию и на Ближнем Востоке, и на Российскую Федерацию, и наоборот. Поэтому я не исключаю, что и в этом случае существуют факторы, которые влияют на этот конфликт извне. Вы назвали турецкий фактор, и, наверное, он есть хотя бы потому, что Турция высказала свою позицию.
— Но Эрдоган назвал Россию стороной конфликта.
— Совершенно верно. Вместо того чтобы просто призывать к тому, чтобы успокоиться, были даны определенные оценки. Для чего? Для того чтобы подлить масло в огонь? Это не может не настораживать.
— Первая реакция на эскалацию ситуации пошла из Москвы. Вена, ОБСЕ находятся практически в том же часовом поясе, с разницей в час, но на несколько часов запоздала реакция из ОБСЕ, из Совета Европы, из других мировых столиц! И последние события показали, что Баку с Ереваном прежде всего обращаются к Москве. Я не пытаюсь сказать, что ОБСЕ не справляется со своими обязанностями, но то, что есть предпочтение в сторону Москвы, очевидно. Вы прилетели в Баку из Еревана. Что находят наши партнеры в Армении и в Азербайджане в Москве, чего они не находят в формате ОБСЕ, в Вене?
— Тут все понятно. И с Арменией, и с Азербайджаном нас связывают вековые отношения. У нас особые исторические связи, общая в определенный период государственная история. У нас партнерские отношения. Мы просто живем рядом. И большое количество людей и из Армении, и из Азербайджана работают в Российской Федерации. То есть у нас контакты настолько многомерные, что при возникновении подобных ситуаций наши коллеги обращаются к нам за помощью, за поддержкой, за тем набором посреднических услуг, которыми занималась Российская Федерация. Эта роль России в данной ситуации вполне органична именно в силу того, как связаны наши страны.
— Будем надеяться, что перемирие будет держаться. Россия продолжит поставки оружия и Армении, и Азербайджану?
— Россия является страной-партнером для этих двух государств.
— А для Армении еще и союзником по ОДКБ.
— Для Армении мы еще выступаем и в качестве союзника по ОДКБ. Но у нас у всех отношения межгосударственные. Они основаны на соглашениях, в том числе о сотрудничестве в военно-технической сфере. Представим на минутку, что Россия отказалась от этой роли. Мы прекрасно понимаем, что это место пустым не будет. Будут покупать оружие в других странах. Степень его смертоносности от этого не уменьшится. Но в то же время это может разрушить баланс, который существует. Мы понимаем, каковы запросы наших партнеров. И все представляют, какой расклад сил в регионе. Поэтому я не уверен, что приход на этот рынок поставщиков оружия из других стран облегчит ситуацию. Я думаю, скорее всего, эта ситуация станет более сложной.
— То есть вы имеете в виду, что в настоящий момент Россия представляет этот баланс, видит ту ситуацию, когда, за исключением некоторых инцидентов, Армения и Азербайджан еще дважды должны подумать, вступать ли в боевые действия? Потому что был нанесен слишком серьезный удар, учитывая то оружие, которое у них есть. То есть это достаточная степень вооруженности, что и останавливает этот конфликт.
— Я считаю, что оружие может и должно приобретаться не только для того, чтобы его когда-то использовать, но и для того, чтобы оно было фактором сдерживания. И этот момент нужно оценивать всем сторонам конфликта.
— Я, возможно, рискую поссориться со своими добрыми друзьями в Ереване и Баку, но мне кажется, что, возможно, иной раз хорошо, чтобы такие конфликты, как в Нагорном Карабахе, были заморожены. Пусть сменятся несколько поколений, после которых можно будет этот конфликт решить, когда нет свежих воспоминаний о том, что случилось. Насколько мне известно, среди ваших собеседников в Ереване и Баку есть люди, которые придерживаются иной позиции и считают, то замороженным этот конфликт был уже достаточно, — пора принимать решение. Что вы им отвечаете?
— Всем хочется поучаствовать в решении конфликта, изменить ситуацию. И в этом многие политики совершенно оправданно видят свою ответственность перед будущими поколениями. То есть важно передать будущим поколениям не замороженный конфликт, а разрешенный.
— Вот войска отошли...
— Проблема в том, что любой способ решения конфликта кого-то будет устраивать, а кого-то — нет. Выбирая между сохранением конфликта в замороженном состоянии, то есть, отказом от того, чтобы его быстро разрешить, и ценностью человеческой жизни, которая приносится на алтарь разрешения конфликта, я все-таки выбираю второе, то есть пусть лучше сохраняется та ситуация, которая есть, но не льется кровь.
