Во вторник 2 октября Дзержинский районный суд Нижнего Тагила приговорил Егора Бычкова, главу местного фонда "Город без наркотиков", к трём с половиной годам лишения свободы. Обвинение предъявлено по трём статьям Уголовного кодекса Россия: часть 2 статьи 126 ("похищение человека"), часть 2 статьи 127 ("незаконное лишение свободы") и часть 2 статьи 117 ("истязание").
Деяния Бычкова и его сотрудников по антинаркотическому фонду заключались в том, что по просьбе родителей наркоманов фонд заключал тяжёлых наркоманов в изолированном помещении, где повергал их полной абстиненции. С соответствующей ломкой, страданиями и так далее. Страдания наркомана, внезапно и полностью лишённого дозы, чрезвычайно велики. Соответственно и обращение с ломающимися не было чрезмерно гуманным, более напоминая обращение с алкоголиками, находящимися в остром приступе белой горячки. Только ещё суровее.
С юридической точки зрения, которой в принципе руководствоваться суд, такие деяния, пусть даже из самых благих намерений, трудно квалифицировать иначе, как крайнее самоуправство. Тем более что, как и при всяком самоуправстве, тут возможны всякие злоупотребления. Попасть на такую суровую реабилитацию можно ведь и по простому оговору.
Дзержинский суд вроде бы понимал неоднозначность дела. Мало того, что разрыв между требованиями обвинения (12 лет лишения свободы) и приговором (3 года 6 месяцев) довольно велик и даже беспрецедентно велик. Приговор оказался меньше самой нижней планки, предусмотренной статьёй 126 часть 2 ("похищение с отягчающими"). Там нижний предел наказания – не меньше 6 лет, а дали 3,5. Суд имеет право назначать наказание ниже низшего предела, но только "при наличии исключительных обстоятельств, связанных с целями и мотивами преступления, ролью виновного, его поведением во время или после совершения преступления, и других обстоятельств, существенно уменьшающих степень общественной опасности преступления".
Тем самым, даже и вынося обвинительный вердикт, суд был вынужден признать, что проблема есть и в высшей степени тяжелая. Очевидно, если бы дело реабилитации наркоманов было поставлено лучшим образом, родители вряд ли сдавали бы своих детей, подтверждая это письменной просьбой, в потаённые помещения общественного фонда на немилосердную ломку. Тут уже перед нами высшая форма отчаяния, когда родитель, то есть самый близкий человек, готов на всё.
Причин для отчаяния тут хватает. Во-первых, реабилитация наркоманов есть дело объективно очень сложное. Наркотики во всём мире признаются чумой, и в поисках средства против чумы люди не всегда склоняются к юридическому педантизму.
Лет двадцать назад в Италии была история, когда наркоманов лечили от пристрастия в Апеннинских горах, но не в беломраморном санатории, а в беломраморных каменоломнях, в полной изоляции от общества.
Во-вторых, у нас в России дело реабилитации достаточно сильно отстает от мирового уровня, притом, что даже мировой уровень борьбы не слишком обнадеживает. В-третьих, достаточно существенным является тот фон, на котором производится самодеятельная наркоборьба. Есть общее правило, согласно которому качество работы юстиции и полиции находится в обратно пропорциональном отношении со степенью общественного самоуправства. Если юстиция и полиция деятельно борются с распространением наркотиков, крайние формы частного самоуправства в борьбе с ними встречают меньшее понимание людей.
Напротив, если есть сильные основания подозревать, что органы попустительствуют распространению наркотиков, позволяя наркодельцам избегать поимки и наказания. В этом случае люди приходят к выводу, что спасение утопающих есть дело самих утопающих. Тогда самосуд и самоуправство воспринимаются ими как дело самое благое и полезное.
Если суд фактически признал, что в Нижнем Тагиле имели место исключительные обстоятельства, имело бы смысл в ходе кассации пойти дальше, понизив приговор до условного. А затем заняться тамошними исключительными обстоятельствами и тамошними разложившимися органами. И там, при наличии доказанных злоупотреблений, давать уже по высшей планке.
