6 марта Михаилу Жванецкому исполняется 75 лет. В интервью Сергею Брилеву заслуженный деятель искусств России, народный артист Украины рассказал о себе, о стране, о занятном будущем и советском прошлом.
- Почему вы не уехали из Союза, Михаил Михайлович?
- Даже не задумывался, даже не мог себе представить, что я буду делать там. Какой нью-йоркский порт возьмет меня на работу? Потому что как инженера талантливого меня там никто не знает. Таксистом – нет, не пойду. А главный вопрос – почему вдруг? Если в советское время я стал знаменитым, если прошел через фильтры и на выходе из мясорубки еще люди понимали, что я говорю, то неужели я должен был все это бросить, бросить миллионы своих поклонников, у которых я звучал на пленках? Это была моя страна. Я почти ее сделал. Я сделал своего слушателя. Они цитировали меня. Куда? Только с ними.
- Моя страна – это тот Советский Союз. А сейчас моя страна – это что?
- Моя страна, тоже самое. Мы же, честно говоря, когда говорим о родине, мы строй не учитываем. Кто скажет: я люблю Англию времен короля такого-то? Нет. Я люблю эту страну и все. Она просто моя. Мне не все равно, конечно, какой в ней строй, но это моя родина и все.
- России очень достается от стран Прибалтики, от Украины, к сожалению, от Восточной Европы за преступления сталинизма. Но, наверное, одна из проблем заключается в том, что мы сами себе правды про те годы, особенно, про самые страшные годы советской власти, так и не сказали. А скажем когда-нибудь, как вам кажется?
- Я думаю, да. Она все равно уже известна. Мы просто вслух о ней не говорим. Когда Владимир Владимирович сказал, что были бесплатные спортзалы, конечно, это было. И он прав, когда говорит об этом, никто этого не отрицает, но было и другое. Страна была страшна судами, посадками и тюрьмами. Именно за слово, за еду лишнюю, за лишние деньги, за дядю, за тетю, за анекдот, за вес, за что угодно ты мог загреметь в тюрьму, и мог там долго сидеть. Об этом тоже уже сказано. Я поэтому даже не знаю, какая правда еще не сказана о советской власти. Мне кажется, что все сказано. Только собрать, наверное, нужно несколько томов и выступить обвинителем сконцентрировано. Этого еще никто не сделал. Но нового там уже ничего не будет.
- После недавнего решения по делу Политковской очень много разговоров было в отношении того, что это за суд такой – суд присяжных. Сейчас на подходе еще один громкий процесс по делу Ходорковского. И каждый раз возникает удивительная штука: кому нравится решение суда присяжных, говорит – замечательное демократическое изобретение; кому не нравится, говорит – нет, Россия к этому не готова, не тот у нас народ, чтобы заседать в жюри. Тот народ или не тот, Михаил Михайлович?
- Ну, уж какой есть. Уже было столько предложений выгнать этот народ на какое-то время, навести порядок, потом опять их запустить всех. Мне не нравится, потому что, во-первых, надо чтобы кто-то приехал наводить порядок. Во-вторых, если они увидят, что не своими руками сделано, они опять порушат наше население, которое войдет опять сюда. Поэтому надо, все-таки, я думаю, пользоваться тем народом, который есть. Народ у нас замечательный. Население только хромает иногда, население у нас все время хватается, ищет продукты, страдает и у врачей бьется. Это население. А с народом все в порядке. Но повидать его не так просто. Чувствуете, как я гладко говорю? Это потому что я на эту тему писал.
- В советские годы сложнее было?
- Мне было наоборот в советские годы легче. Конечно, там, во-первых, нужно было быть либо талантливым, либо смелым. Сейчас нужно больше быть талантливым. Сейчас смелость не особо так: мы сами видим, пожалуйста, иди на баррикады, либо стой там, маршируй в марше в несогласными. Но талантливым быть – это тяжело. Вот талантливым – это не просто смелость.
- Вы как-то признались, что в советские годы вас все-таки преследовал страх. Когда это чувство ушло?
- Смех со страхом, либо страх со смехом, это всегда было. Сейчас тоже есть, ведь телевидение вещь такая, если я дежурный по стране, ни разу я не слышал предупреждений об этом говорить, об этом не говорить – не было такого. Но мое-то воспитание показывает, что лучше туда, наверх острие не направлять. Рукоятку можно. А стрелу не направлять туда.
- Почему вы с Райкиным расстались?
- Во-первых, он со мной расстался. Никогда бы я с ним не расстался. Я что – идиот? Я бы с ним никогда не расстался. Нет. Что вы. Вот он один раз меня предупредил. Говорит: вот видишь, у меня есть группа пантомимы, я их увольняю, хотя они еще работают, они еще не знают. Я говорю: почему Аркадий Исаакович? А потому что они самостоятельно стали выступать. Пусть открывают свой театр, сказал он с большим намеком. А я из провинции, из Одессы, из спорта – ни черта не понял. Мы стояли на борту теплохода, который шел по Волге, мы плыли в Саратов, и я не понял ничего. А мне надо было понять. И когда мы приплыли после Саратова в Москву, случилась эта история, когда я дал ему несколько миниатюр, а директор театра сказал: Райкин решил с тобой расстаться.
- Обидно было?
- Не то слово. Пытался спиться, но так как у меня в распоряжении была только бадья сухого вина, то это было какое-то дурное опьянение, валялся. Это было все равно, что жена ушла, мать ушла. Это было невозможно.
- Сейчас смотрите его, когда он исполняет ваши номера? Довольно часто по телевизору показывают.
- Сейчас смотрю, конечно. Мне кажется, много лишнего.
- От вас или от него?
- От него, от него. Я был бы более лаконичным. Но ему же надо что-то играть, он же великий актер, поэтому он берет слово и вокруг него играет.
- Михаил Михайлович, вы классик…
- Почему я должен сам о себе говорить? Пусть кто-то скажет. Я просто краснею, я ничего больше не могу сказать.
- А пророком себя чувствовали?
- Краснею. Не отвечаю, не могу.
- Вы все время куда-то едете. Почему не останавливаетесь, хотите увидеть глаза слушателей?
- У меня такой жанр, я не могу не публиковать то, что я сказал. Но оно все-таки идет лучше с выражением моего голоса. Лев Николаевич Толстой имел успех, наверное, через полгода, через месяц, через два после опубликования. А я имею в тот же вечер.
- А жанр-то какой? Жанр называется Жванецкий?
- Думаю, да. Давно ищу человека, который опишет это, по крайней мере, мне скажет, кто я такой. Пока нет таких.
- Спасибо, Михаил Михайлович.
- Пожалуйста.
