Мы с художественным руководителем и главным режиссером театра Терезой Дуровой сидим в ее кабинете и говорим о фестивалях, важности зрителей и поиске смыслов в постановках. На стене экран, и Тереза Ганнибаловна периодически поглядывает в ту сторону: там разбирают сцену после ее спектакля. Не выдерживает, довольно прищуривается:
- У меня блатная работа.
- Объясните!
- Есть у меня приятельница-журналист, однажды она собиралась по своим журналистским делам во Францию и приговаривала: как же не вовремя эта командировка, мне надо то сделать и это. На что бабушка, которая ее слушала, сказала: "Блатная у тебя работа! " Блатная, если человек мучается, что едет в командировку во Францию. И я считаю свою работу блатной: только по большому блату у Господа Бога можно было получить работу, которая важнее и интереснее всего. Но ее получаешь исключительно если понимаешь свое предназначение и не сопротивляешься ему.
- Это же можно сказать и о фестивале "Маршак" в Воронеже, куда ездил "Театр Терезы Дуровой"? Как он прошел? Как вас принимал зал?
- В Воронеже нас любят. Любит публика, любит театр, в котором мы играем, любит команда фестиваля. И это взаимно. Нам там хорошо, и мы стараемся, чтобы и им было комфортно с нами.
В Воронеже мы играем спектакли ничего не меняя, без купюр. Для этого вывозим почти всю команду театра, фестиваль "Маршак" позволяет нам это сделать. Спасибо им огромное, потому что я часто слышу: не могли бы вы приехать без оркестра или без саунд-дизайна. Или сделайте из 70-ти человек 60, и тогда мы вас возьмем. Или площадка маленькая – как-нибудь втиснитесь. Я отвечаю: спасибо, мы не поедем.
- Отказываетесь?
- Мы ездим только когда нас могут вывезти целиком. На фестиваль "Маршак" приезжаем уже третий раз. В 2015-м показывали "12 месяцев", в 2018-м "Принца и нищего" и "Японскую сказку. Меч самурая". Причем "Принц и нищий" и "Меч самурая" – очень разные спектакли. В одном Англия, в другом Япония, совсем разная музыка, выезжали два состава оркестра. Это, конечно, сложно, но в конце публика нас приветствует стоя. Это наш любимый зал. Они нас очень тепло принимают. В этом году мы играли "Спящую красавицу" и спектакль для малышей "Букашки. Фантазия!"
Выступление на фестивале – всегда ответственная история, а когда тебя объявляют хедлайнером – вдвойне! Не в том смысле, что мы больше всех, на нас бОльшая ответственность, и ее надо оправдывать. Если фестиваль пройдет ни шатко ни валко год, второй, третий, раз – и фестиваля нет, закрыли. Мы, как и другие театры, должны сделать все, чтобы у фестиваля была длинная и счастливая жизнь.
- А случалось ли в жизни театра, чтобы после (или во время) выезда что-то пришлось менять?
- Да, это было в Германии. Мы дважды были там на гастролях с разными спектаклями, но ситуация повторялась. Много лет тому назад мы приезжали в Мюнхен еще как Театр клоунады. Ехали со своим чувством юмора, но по ходу пришлось перестраиваться. Во второй раз спустя много лет привозили дивертисментный детский спектакль: очень смешной, с ведущим, который постоянно общается с детьми. Играли на немецком языке. До отъезда в Москве нашли девочку, которая росла и училась в Германии, и по ней выверяли, что будет смешно для немецкого ребенка. Начали играть, но никак не можем понять, почему в зале такой шум. Я вышла в фойе и слышу русскую речь больше, чем немецкую. Перед началом следующего спектакля я спросила у публики: на каком языке играть спектакль, мы можем так и этак. Взрослые кричали, что на русском, дети требовали на немецком. Оказалось, русскоговорящие семьи, в которых дети росли в Германии, привели их специально послушать русский театр, а детям хотелось немецкого сленга, немецкой шутки. Как же мы мучились: полспектакля так отыграли, вторую половину иначе. Говорили по-русски, а когда не было реакции, тоже самое произносили по-немецки. Бедный ведущий!
- Живо представляю себе это. Как-то раз мы смотрели фильм "Бриллиантовая рука" с русской, но в третьем поколении живущей в Америке. И она ничего не понимала. Ей было не смешно ни одной секунды, даже когда мы переводили и объясняли ситуацию. Она сидела с каменным лицом.
- С юмором так бывает. Но не со спектаклями, в которых музыка выступает как самостоятельный герой, она интернациональна, внутри, в ткани спектакля. "Меч самурая" невозможно сыграть без музыки. Артисты и музыка здесь – единый организм. На дирижере и музыкантах не меньше нагрузка за точность поведения, скорость восприятия или звучания. Тем более, что в тексте много японского языка.
- Да, папа, сидевший рядом, с восхищением узнал слово аригато, и десять раз повторил сыну, что это спасибо. Другие люди не понимали. В вашем спектакле непонятое можно добрать картинкой и музыкой, но, например, в "На бойком месте" по Островскому люди разного возраста не понимали примерно половину подтекста, только общий фон. Есть ли смысл ходить в театр, когда тебе неясно? Может пора переводить тексты на осовремененный язык, либо объяснять перед началом, что сейчас будет?
- Я бы не взялась все объяснять. Мы с вами забыли школу, которая нас учила такому странному свойству как любознательность, любопытство: когда в меня попадает что-то, чего я не знаю, я должна это узнать. Мой муж учил нашего сына пользоваться словарями. В доме было огромное количество словарей. Они и у моих внуков тоже есть. На каждое неслыханное раньше слово или непонятую ситуацию, при которой возникает вопрос «что это?», они знают, где найти ответ. Я знаю зрителей, которые приходят ко мне на спектакли по три-четыре раза. Сначала видят одно, идут домой, читают о том, что их зацепило, что-то понимают и возвращаются.
Недавно ко мне подошел мужчина и говорит: «Я смотрю «Меч самурая» 4-й раз. В конечном итоге я взял справочник: у вас в первом акте кимоно слишком яркие для Японии, они больше похожи на китайские». Понимаете, он изучал кимоно! И если из 15 тысяч зрителей хотя бы у одного возникнет желание узнать, правильное ли кимоно на артисте, для меня это очень важно. А рядом стоял ребенок, который ждал от меня ответа, и мне пришлось объяснять, что события происходят на Праздник урожая. Что в разное время года надеваются кимоно определенного цвета, например, девочка, которая поет у края сцены, одета в кимоно, соответствующее именно этому месяцу. В следующем она будет стоять в другом кимоно.
- Вы хотите сказать, что у вас сшито 12 кимоно только для одной актрисы?
- Не совсем так. Приглашенная команда, которая играет у нас на барабанах, это самостоятельный театр Taiko in-Spiration, где актеры занимаются только Японией. У них свое большое шоу. И руководитель этого ансамбля сказала мне при знакомстве: не надо шить 12 штук, на каждый месяц мы будем приносить нужное кимоно.
Когда спектакль начинается в полдень, девочки-барабанщицы приходят в 11 часов утра, чтобы одеться так подробно, как и должны. Поэтому, если у нас несколько спектаклей в день, они не раздеваются в перерывах. Самостоятельно ни одна наша актриса одеться не может, всем помогают костюмеры. Например, на Йосико подлинное обмундирование из прошитой кожи, очень тяжелая вещь. На нескольких ребятах японские железные маски.
- Специально изготовленные?
- Конечно. Мы из Токио привезли несколько вещей. Во-первых, веера, с которыми Йосико работает в первом акте, потому что для крутки на пальце в танце кошки, нужен специальный веер. Даже в Японии нельзя зайти в любой магазин и купить его, только одна мастерская делает такие веера для театра Кабуки под заказ. И друзья их там заказали для нас. Еще мы заказывали свадебный зонтик. Каких только зонтов мне не предлагали в Москве: ну что ты заморачиваешься, купи любой и покрась в красный цвет...
- Все равно никто не понимает.
- Именно. А нам это очень важно, и у меня был большой праздник, когда из Токио приехал зонтик с длинной ручкой, который нужен для свадьбы. Живопись для декораций художник Мария Рыбасова делала по репродукциям Хокусая. И таких моментов, которые достоверны, очень много.
Почти два месяца мы сидели в павильоне на Мосфильме и занимались только Японией. День начинался с того, что мы садились по кругу, и нам рассказывали, что и как. Вы могли не обратить внимание, но актеры определенным образом машут ладошкой: это дробная ладонь, большой палец обязательно должен быть прижат. Японцы, как правило, прячут большой палец. Считается, что, когда мужчина начинает волноваться, на большом пальце может покраснеть ноготь, и они его закрывают.
Как делается поклон, как завязывается кимоно – тоже очень интересно: его можно завязать так, что ты покойник. Плюс ко всему, нужно понимать японский менталитет. У нас был очень интересный разговор с хореографом, которая помогала при постановке спектаклей. Она полтора года провела в Японии с режиссером, собиравшим международную команду. Он сказал: как я живу, так и вы живите, вопросов не задавайте. Выяснилось, что у него рисовое поле, а рис надо собирать. Потом ему нужно в город, но сначала надо в поля. В итоге, через неделю-полторы европейские ребята ему задали вопрос: а как вы отдыхаете? И он не понял вопроса «странных» европейцев: Жизнь – это единый поток, как река. Я не могу ставить каждый раз заслонки – сейчас я пошел на работу, потом отдыхаю. Я всегда существую, я всегда творю: когда я сажаю рис, когда я ем. Я творю себя, творю окружение. Я нахожусь в постоянном творческом потоке: ложусь спать в этом потоке и в нем же просыпаюсь. Но не так, что ем я один, сплю другой, рис сажаю третий, а в Токио живет пятый, я всегда один и тот же. И наша жизнь, наш поток один и тот же. Берега могут быть разные, но это другой вопрос. Лучше на берег не выходить.
- Но это философия, внутри которой нужно быть, жить в ней с рождения.
- Да. Но мы ее все же услышали. Знаете, ведь сахарную пудру не надо прям килограммами сыпать, ее совсем чуть-чуть посыпал и блюдо приобрело другой вкус и даже визуально изменило оттенок. Та же самая история с нашей публикой и с моими актерами, которые слышали и слушали: каждый ушел свою думку думать – в потоке он и впереди океан, куда река будет впадать, или давным-давно вышел на берег.
Я наблюдаю, как меняются лица людей, которые приходят в театр. Мне не надо им ничего объяснять, я своей пудрой потихонечку посыплю. Попадет – прекрасно – возникнет желание Островского почитать, незнакомые слова посмотреть в словаре. Раньше были какие-то ритуалы, которые нас сосредотачивали в этой реке времени. Был ритуал похода в библиотеку: надо было поехать, дождаться, когда работает твой библиотекарь, который вынесет, нужную тебе книгу. Понять: могу ли я ее унести домой или должен работать в библиотеке. Там тишина, там другая атмосфера – как в церкви. А рядом такие же «сумасшедшие» сидят.
- Верю. Я же была в библиотеке, училась.
- Тогда вы понимаете, о чем я. Книгу дали, а там же надо найти нужную информацию. Пока ищешь, она волей-неволей пристает к мозгам, к глазам, к рукам. И ты выходишь настроенный. А сейчас настроя нет, людей лишились ритуала и настроя. А без ритуала и без подготовки мы очень многие вещи промахиваем.
Представляете, сидит зал-тысячник, спектакль идет долго. Я «заякорила» людей разного возраста и разного социального статуса. Я считаю, что это победа: я проникла в них, даже в самого маленького малыша. При сегодняшней скорости, когда, как мне говорят, у молодого человека клиповое сознание, и ему нужно так, через три минуты иначе. Постойте, можно я не буду разбалтывать его мозг? У меня будет шлюз, где все будет чуть по-другому. Кто-то должен слегка нажать на тормоз: нельзя с такой скоростью ездить по жизни и по впечатлениям. И, судя по тому, сколько людей у нас в зале, многие со мной согласны.
- Вы сказали, что ваши зрители приходят второй, третий, четвертый раз. Откуда вы это знаете?
- Мне в этом смысле очень помог фестиваль "Гаврош". Он существовал 13 лет. Мы с Мариной Райкиной отсматривали, подбирали огромное количество спектаклей, потом привозили то, что считали нужным показать обязательно. А поскольку мы брали на себя ответственность за то, что привозили, мы понимали, публику надо готовить к тому, что они увидят. Поэтому перед началом спектакля я всегда выходила, рассказывала о постановке, говорила, будет перевод или она без слов и построена на действии. А после спектакля мы всегда оставались обсудить увиденное. Нам было важно, что скажут родители. Привозим ли мы спектакль о детях, которые остались одни, потому что мама и папа умерли или про зайчика-дауна, нам важны эмоции, родителей и детей: тот ли спектакль мы привезли, нужно ли это показывать в такой форме? Мы все время были в контакте с публикой.
Фестивальная публика, как правило, – та же самая, что приходит к нам в театр, поэтому меня знают в лицо: я ни от кого не прячусь, я каждый день на своих спектаклях. Часто кто-то пробирается ко мне в финале, другой машет рукой и ждет, когда я выйду.
- Вы затронули тему, которая в современном обществе важна и табуирована. Смерть. В ваших спектаклях она присутствует довольно откровенно и соседствует с жестокостью. А сегодня считается, что детям не стоит показывать ни то, ни другое, беречь их. Как вы на это решились, тем более что ваши зрители – дети. Зачастую довольно маленькие.
- Давайте возьмем как базу для разговора спектакль «Меч самурая». Когда появляются японские воины, они ходят точно также, как двигаются воины в компьютерных играх. И никогда не бывает так, чтобы кто-то упал и не встал, они все поднимаются. А если мы решаем не показывать смерть, тогда надо убирать все компьютерные игры и японские анимэ.
Если вы придете на спектакль "Принц и нищий", обратите внимание: когда принц уходит из дворца, он сталкивается со стражей, и его очень жестоко бьют. Но после этого звучит песня и идет дождь. В этой песне говорится – да, мальчик, жизнь такая, но никогда не отчаивайся, потому что дождь пройдет, и ты вернешься домой. То есть, к самому себе.
Для нас очень важный момент – как и на фоне чего. Если бы по сцене ходили люди, а не рыцари из анимэ, это смотрелось бы совсем по-другому. Кроме того, визуально спектакль довольно темный. Когда идут бои, мы и вовсе приглушаем свет, чтобы отвести зрителей подальше от реальности с одной стороны. И с другой, чтобы воины не превратились в пластмассовых солдатиков из табачного киоска.
Словом, пока претензий по этому поводу ни у учителей, ни у родителей не возникало. Должна вам сказать, что табуированных тем в театре нет. Все зависит от того, как они раскрыты. Даже для очень маленьких детей.
Например, мы привозили немецкий спектакль о жизни детей, мама и папа которых умерли. Играли его поразительно. Практически вся большая сцена была занята оркестром. Оставшееся пространство занимала большая книга, возле которой стояли два человека и, водя маленькими кукляшками по книге.
- Немецкие спектакли? Вы их приглашали к себе?
- На фестиваль «Гаврош». Мы много потеряли от того, что его больше нет. А еще больше потеряли наши зарубежные друзья: знаний, эмоций. Вы даже не представляете, с какой радостью актеры разных стран ехали к нам. Для них гастроли в Москве – это как на Эверест без кислородного баллона, потому что Москва – театральная Мекка. С каким удовольствием они потом ездили по городам России, если мы им организовывали гастроли, как были счастливы!
Актерам не надо играть, как это часто бывает в Европе, между уроками в школьном спортивном зале, где футбольные сетки висят. Или в детском садике. Все для них профессионально сделано: звук, свет. А когда мы говорили: вы будете играть в Театре Вахтангова, они вообще не верили, что такое может быть.
У европейских театров сильная драматургия для семейного зрителя. У нас не всегда понимают, что делать с детьми – то ли с ними играть, то ли развлекать. А оказывается, можно всерьез разговаривать. Мы в «Театре Терезы Дуровой» пытаемся это делать.
- Ваши спектакли, замешаны на народном творчестве, на фольклоре, обычаях разных стран. К вам приезжали эксперты оттуда? Какие у них отзывы?
- Мы всегда проверяем на них материал. Возьмем последнюю ситуацию – Мексика. Мы работали с мексиканским посольством, с советником по культуре Наталией Фортуни. И она нам очень помогала: например, когда у нас не были готовы костюмы, нам в посольстве дали свои, чтобы провести предварительную фотосессию. Они были с нами буквально от начала до конца.
- Настолько им понравилась ваша идея?
- Очень. Вообще, когда мы что-то планируем, мы сразу начинаем дружить с посольством. Например, к нам приходил на спектакль атташе по культуре Японии и по поводу «немножко китайских кимоно» ничего не сказал. Мы все проверяли на нем. Любопытно, что такого персонажа Мидзо Доробо – вор воды – в японском фольклоре нет, он придуман с нуля драматургом театра Артемом Абрамовым. Музыканты Дмитрий Калинин и Алиса Тен, которые поют на японском и играют на национальных инструментах, очень хорошо знают язык, Дима не раз бывал в Японии. Мы приглашали на спектакль японских журналистов, которые здесь работают.
Что касается "Принца и нищего", в конце мы поем песню, которую действительно сочинил король Георг VI. Он много стихов написал. Когда мы поняли, что нам надо петь на английском языке, нашли замечательного англичанина – педагога и писателя Джона Фрейзера. Он занимается с нашими дикторами, которые работают на англоязычные страны. Я такого английского не слышала никогда: без всякой манной каши, каждую букву артикулирует. Его жена улыбнулась и говорит: «Нравится? Так говорит королева!» Он занимался с нашими артистами, чтобы они правильно пели. Потом я их с женой приглашала, чтобы он послушал, как мы это делаем уже на сцене.
Представители индийского посольства приходили, когда выпускали "Маугли". Мы танцуем в индийских костюмах, очень важно учитывать, какая прическа у девочки, какое сари. В этом весь кайф, понимаете? Притвориться и обмануть – это не кайф, а вот так погрузиться в культуру – особое удовольствие.
- Удачная профессия.
- Блатная.
