Когда я была маленькой, папа подарил мне книжечку. За годы-десятилетия она куда-то пропала, так что я забыла и автора, и обложку. Единственное – в голове звучало: Мария Дмитриевна Кривополенова. Честно говоря, я запомнила, что так зовут одну старушку в Дмитрове, к которой мы с папой ходили в гости.
Мы у нее пили чай, она дарила мне подарочки – старую шкатулку, дореволюционную чашечку из Серафимо-Дивеевской пустыни, а папе давала читать очень старые книжки, которые сумела сберечь.
Что запомнила неправильно, я поняла только на спектакле "Пятиречие" Сергея Тонышева в Российском академическом молодежном театре, услышав знакомое с детства: "Вдруг царска охота набежала и остановилась: ей не задевает, и царевич наехал. Она из-за кусья крыцит:
- Не подходи! Я – девица, вся обремкалась, чуть не нага. Да и рук нету!
Царевич свой сертук скинул, ей приокутал. Глянул — она красавица. Краше нету. Говорит отцу:
- Батюшко, возьмем эту Безручку. За незаправду она казнена, за напраслину!
- Возьмем! У меня положено: кого перву сей день стретишь, ту и брать!
И взяли. Сделалась она царевна и обеременела. Царевич выехал куда-ле из царьсва, и бог дал ей младеня: в лобе соньце, в тыле — месяц, по косицам — часты звезды, по локот руки в золоте, по колен ноги в селебре".
Тут-то я и догадалась, что наша с папой старушка может и была Мария Дмитриевна, но другая. И после спектакля стала читать о нем (поскольку имею привычку ходить в кино или театр, ничего заранее не узнавая о том, что буду смотреть). Оказалось, что "Пятиречие" создан по одноименной книге – сборнику северных народных сказок, стихов да былин, рассказанных фольклористке и актрисе Ольге Озаровской исполнительницей северного фольклора Марией Кривополеновой.
Первооткрывателем Кривополеновой был фольклорист Александр Григорьев. В 1904 году он опубликовал услышанные от нее былины и исторические песни, а в предисловии написал: Мария Дмитриевна поразила его и тем, сколько она помнила разных произведений, и своим удивительным даром рассказчицы.
И все же самое полное собрание историй, рассказанных Кривополеновой, принадлежит фольклористке Ольге Озаровской, посвятившей себя изучению народного исполнительского искусства.
Однако прежде искусства расскажу о самой Марии Дмитриевне – талантливой женщине удивительной судьбы. Удивительной и несчастливой, хотя поначалу такое было трудно даже представить.
Когда Мария была маленькой, отец за небольшой рост и ладную фигуру дал дочери ласковое прозвище Махонька, сохранившееся за ней до конца. На детстве, в котором любимый дед Никифор Никитич Кабалин учил ее побасенкам и сказам, счастливые дни закончились.
Мария Дмитриевна вышла замуж за пьяницу (по воспоминаниям Григорьева и Озаровской, жили они крайне бедно – что муж не мог вынести из дома и продать, он крушил и ломал). И Махонька начала ходить по деревням – петь песни, да рассказывать сказки за милостыню, чтобы не умереть с голоду.
Жить на подаяния ей довелось даже после того, как Озаровская привозила Махоньку с концертами в столицу, где та имела потрясающий успех. Но, кажется, Кривополенова на жизнь свою не сердилась и не роптала. А несчастья, как известно, придают исполнению былин и сказок особую трагическую окраску, которую Мария Дмитриевна, обладавшая истинным артистическим даром, ради усиления драматургии зачастую обрамляла в комические стилистические вензеля.
Разнообразие имевшихся у Марии Дмитриевны сюжетов собралось в книжку – в итоге в "Пятиречие" вошло пятьдесят произведений северного фольклора.
Композиционно объединив их в художественное целое, Озаровская во вступлении написала: "Названием объединены почти все виды устного поэтического творчества: собственно сказки (волшебные), сказки-новеллы, сказки-анекдоты, легенды, рассказы из собственной жизни, былины и даже песни, но с явным действенным движением".
Ольга Озаровская не была первопроходцем в этом жанре. Взяв за основу "Панча Тантру", "Тысячу и одну ночь" и "Декамерон", она использовала классический прием мировой литературы – сюжетное обрамление народного творчества. Поэтому 50 сказок "Пятиречия" рассказывают пять человек, которых судьба свела на берегу одной из пяти северных рек, где в течение пяти дней они ждали пароход – дело привычное для тех, кто путешествовал по русскому Северу.
"На песчаном холмике у входа в неглубокую пещерку, над которой свисали длинные ветви прилепившейся к камням березы, расположилась небольшая группа: пинежанка Махонька, высокий, сутулый старик помор с реки Кемь, дед кулоянин, веселый и еще молодой мезенец и молчаливый громоздкий печорец. К ним присоединилась и никому неизвестная круглоликая, с виду простодушная женщина, но на самом деле существо жадное и хитрое. Впрочем, жадность ее никому не приносила материального ущерба, так как она касалась лишь слушанья сказок, а хитрость заключалась в подзадоривании сказочников к рассказу".
Женщина, чей образ Озаровская явно списала с самой себя, и сумела всех расшевелить, разговорить. Герои знакомятся, начинают рассказывать сказки. А по ходу сюжета раскрываются их характеры. И через их рассказы перед читателем постепенно проявляется удивительная, особенная вселенная, где люди не только говорят на своем языке, но и живут иначе, поступая сообразно принятым в том мире принципам.
"В одной деревни был один богатеюшших родителей молодец. Этого молодця здумали родители женить его. Ну, как, где невеста будем приискивать? Этот жених говорит:
- Вот, папенька и маменька! Вот рядом невеста, Моряжка, ей и возьму.
Они говорят:
- Таку нам хрестьянского сословия, нам не приходится брать, нам нать дворяньского.
- Нет, мне Моряжка нать.
А им нать из другого города достать, дворяньского сословия. Он родителей не огорчил и достали невесту.
Невеста сидит на лошади, на верховной и говорит:
- Пусть мое сужоно выйдет и меня соймет с лошади. Не соймет, я еду обратно.
Ну, он вышел, снял и повенцялись. Ну, пир отошел и молодых свели на спокой. Этот молодой сел писать. Написал и отдал жоны.
- Как у меня написано, так мои родители пусть и делают.
Повалился на колени жоны и умер".
Крайне сложная задача – описать фольклор поморов и их самих литературным языком так, чтобы очутиться рядом с застрявшими 100 лет назад между пятью реками. Чтобы каждый мог одним боком ощутить промозглую зябкость, тянущуюся от воды, а другим – тепло, доносящееся от костра, над которым в котелке дымится уха. Чтобы украдкой мог рассмотреть аккуратно заштопанную одежду. И то, с какой любовью и вкусом на каждую дырочку наложены заплаты – символ исторической памяти.
Но самое главное – услышать их голоса. Разные: смешливые, волнующиеся, угрюмые, дразнящие, но одинаково мерные, неспешные, с длинными паузами, которые делаются и от спокойного ритма жизни, и чтобы каждый мог подумать о сказанном, осознать его. Этот мерный северный говор навсегда остается в памяти его услышавших.
Но оказалось, что еще сложнее, чем рассказать о той жизни, поставить о ней спектакль. Драматургия безупречная, актеры потрясающие. Значительно хуже – с неправильной музыкой, неуместно современными костюмами и сцендвижением – никому не удалось совпасть с героями книги. Каждый из актеров будто бы сам по себе со своей отдельной сказкой-былиной. Задуманного Озаровской хитросплетения в единое целое не случилось, передать его не удалось.
Совсем печально звучит старинный текст, звучащий у меня в голове: будто группа людей с большим трудом заучила его на чужом, иностранном языке и произносит слова с единственной мыслью – чтобы все поскорее закончилось.
"Пятиречье" никогда прежде не ставили – возможно, потому, что его нельзя играть, им надо жить. Спектакль получился, жизнь – нет.
