"В синеве каспийских волн отражен твой гордый лик. Сад прекрасный". И одной строчки хватит, чтобы понять, чем был для него Дагестан. Родиной, любовью, смыслом. И ритмом, в котором жил он сам и его рифмы.
"Есть большие и маленькие страны, но я до сих пор не знаю, что больше – Индия или Дагестан, есть красивые места в мире, но я до сих пор не знаю, что красивей – Гуниб или Париж", – писал Расул Гамзатов.
Конечно, знал. Человек всего мира, себя он в нем считал лишь посланником этих гор. И муза его жила только здесь. В рокоте волн Каспия и хрустальном звоне родников. А колыбелью стихов был дом над облаками.
Цада. Аул, заброшенный под самые небеса, как драгоценность хранит крохотную саклю, где на свет появились и он, и его первые рифмованные строки, которые поначалу принимали за стихи отца. А через полвека для мира стал тем, кто имел право написать – не сто дворов, а миллион объединил аул Цада.
В прежние времена девушки из других селений не очень любили выходить замуж за цадинцев. Считалось, что здесь слишком тяжело вести домашнее хозяйство. Только за водой до ручья – километр. У Расула Гамзатова такой проблемы не было. Жену он себе нашел в соседнем доме.
"Она хоть и черна, но не дает тепла тем людям, чья душа черна, а не бела". Андийская бурка, омытая водой горной реки, согретая солнцем и женскими руками, все так же крепка, как и полвека назад, когда на единственный в Союзе бурочный завод маленького села Рахата приехал уже знаменитый Гамзатов, за подарком для Фиделя. А после Кубы заглянул вновь с благодарностью и стихами.
Не просто мягкая. Здесь ее умеют делать почти невесомой. Разбивая шерстяные клочья в пушинки. Приспособлением из каких-то других времен.
Этот инструмент очень похожий на лук на аварском называется ат. Он делает шесть пушистой. Лет сто уже бурки на Кавказе предпочитают заказывать именно здесь. Считается, что у рахатинских мастериц они получаются самыми красивыми.
И прочными настолько, что клинком не пробить. Куда там ветру и дождю! Древние рецепты ремесла здесь хранят старые дворики аула, крохотные цеха, где шерсть в броню превращают веками, и руки людей. Тех, у кого он брал мудрость и силу.
"И смутно слыша звук родимой речи, я оживал и наступал тот миг, когда я понял, что меня излечит не врач, не знахарь, а родной язык", – писал поэт.
Он писал только на аварском. И всю жизнь был благодарен переводчикам за то, что волшебство его языка сделали достоянием мира. А смыслы и образы – родными, как музыка гор.
Ритм его стиха музыку словно притягивал. Рождая шлягеры, которые друг у друга вырывали эстрадные звезды. Гамзатовскую "Горянку" ставили по всей стране. Она стала первым национальным дагестанским балетом. А в 1975 году вышла в киноверсии, почти полностью снятой в ауле Чох. Который поэт называл краем светлого небосвода.
В маленьких ролях того фильма снялась половина Чоха. Байгинат достался эпизод "свадьба". Вот она – с подарками в синем платке.
"Раньше как свадьбу играли – вот так он и написал. Расул Гамзатов. Вот натурально это было в Горянке", – вспоминает Байгинат Пакалова.
Поэма стала энциклопедией горской жизни. Уникального мира людей, чьи дома цепляются за скалы.
"Горянка" была так популярна на Кавказе, что постановщики решались ослушаться автора, у которого главная героиня погибает. В версии даргинцев злодей только отрезает ей косу, у кумыков наносит рану, но не убивает. В Чеченском театре вообще на радость зрителям оставили Аисят живой и невредимой.
А первый сборник стихов он выпустил еще 20-летним. В литературный мир он буквально ворвался, мгновенно взлетев к вершине. Обласканный званиями и орденами. Он заседал и в Верховном Совете Союза и комитете мира. Но и там слышал свой мир – маленьких селений и обычных людей Дагестана, укрытого им стихами, как буркой андийский мастеров.
"Все в этой жизни он черпал от любви к людям. И рождались у него мысли и рождалась у него поэзия. Я думаю, люди – это основа жизни его была", – уверен Тагир Курачев, заслуженный артист России.
Аварский театр, где Расул когда-то начинал, возвращает на сцену его людей. Их говор, пословицы, даже перепалки горянок, в которых он тоже находил неповторимые краски языка.
"Каждая мысль, каждое слово превращалась в стих. Потом он их обтесывал, как кубачинский мастер", – вспоминает поэта Магомед Бисавалиев, директор Аварского театра.
Кубачинские мастера, художники Унцикуля. Их искусством он дышал. Черпал в нем вдохновение и сюжеты. А они спустя годы и века сберегли для мира каждое движение своего ремесла.
На свет он может появиться только так. Из глины, замешанной ступнями, на гончарных кругах, которые электричества не терпят. Их положено вращать исключительно вручную. Касанием пальцев доводя до совершенства под именем "Балхарский кувшин".
Бабушки этих мастериц, кажется, помнят даже глиняные печи. Огромные настолько, что человек поместится. Не то, что кувшин. "Глину мни, крути свой круг, если ты гончар балхарский", – как-то написал Расул Гамзатов. Они и крутят, и мнут, и обжигают до сих пор способом, которому века.
Только трижды в год в печах этих оживает пламя, в котором закаляют искусство. Как в том огне, что в его сердце никогда не гас.
"Вот наша сакля, где в камине никто не разожжет огня. Но он горит, горит поныне, переселившийся в меня".
И каждая искра этого огня для нее. Единственной. От начала и до конца. Патимат. "Они были людьми, которые и сами любили гостей и охотно их принимали. И папа даже, когда тост произносил, говорил – я построил этот дом. А Домом его сделали люди, которые сюда приходят", – вспоминает Салихат Гамзатова, дочь.
В его "Конституции горца", написанной в 97-м, у гостеприимства отдельная статья. Которую расшифровывать не нужно. Там, где гость у порога заставляет огонь гореть ярче, а жернова мельниц крутиться быстрей, чтобы к столу успел сладкий урбеч. Земля южного солнца, которая как по заказу ко дню его рождения в сентябре из года в год дарит первый виноград.
Еще Петр Первый повелел сделать Дагестан одним из центров российского виноградарства. А расцвет его пришелся на времена молодости Гамзатова, когда под Дербентом появились десятки винсовхозов. Они пережили и войну, и антиалкогольную кампанию. И сейчас на дагестанских плантациях собирают почти треть всего российского винограда.
Легенда здесь закупорена в столетних дубовых бочках, где только и положено беречь богатство цвета янтаря.
В этих бочках вся история виноделия. Они помнят Советский Союз и перестройку. И Гамзатова тоже помнят. Вот сюда коньячный спирт залили еще в 77-м. Он до сих пор тут. Великий поэт посвятил вину не мало строк. Кизлярские виноделы в долгу не остались.
О юбилейном названии даже думать не пришлось. "Здесь труд всех тружеников Дагестана. Это концентрированное выражение всего Дагестана. Поэтому "Мой Дагестан", – поясняет Гаджимурад Давудов, главный технолог.
Его Дагестан. Влюбленный в эти воздух и землю с первого вздоха, он стал такой же жемчужиной как море, горы, припрятанные в них аулы и люди, что сотни лет создают волшебную красоту из дерева или металла. Глины или нитей, как он из слов.
Как слова в свои песни они вплетают разноцветные нити в замысловатые узоры. Движения их пальцев взглядом почти неуловимы. Тысячи узелков в час. Сотня в минуту. Дни, месяцы и годы. Чтобы на свет появилось это чудо. Табасаранский ковер. Неповторимые краски которого рождаются в клубах пара.
"Орех дает коричневый, черный, полынь дает зеленый и желтый цвет, а марена дает оранжевый, розовый, красный и бордовые цвета", – рассказывает Расул Гаджиибрагимов, мастер ковроткачества.
Им оттенки дарит сама природа. Нитям, что часами купают в кипящем соке марены, ореха или барбариса. Удивительное сияние тысяч цветов, из которых соткан и сам Дагестан.
Как великим стихам им жить вечно. Краскам, цвет которым дает сама дагестанская земля. А коврам, сотканным из такой пряжи, не потускнеть ни через 50, ни через 300 лет.
А потом их буквально собьют в одно полотно так, что ковру этому служить веками. Его линиям и узорам, картинам и портретам. Тех, кто этой вечности стоит.
"Наш Расул". Здесь чаще говорят именно так о том, кто в любви к своей Родине признавался миллионами слов и в тысячах строк. Среди которых есть одна, определяющая все "Мое сердце наполнено Дагестаном до краев".
В его кабинете все тот же стол, откидной календарь и кресло, накрытое ковром, на которое никто не имеет права присесть уже 20 лет. Здесь однажды Гамзатова спросили – что же так трогает людей в его стихах? Расул ответил так, как умел только он:
Я просто жил. Я писал стихи. О любви к отцу, о любви к матери, о любви к своей жене. О любви к Дагестану. И оказалось, что эти все чувства близки каждому сердцу, каждому человеку.
Самая пронзительная его песня-эпитафия. Она подняла в небо сотни каменных журавлей по всей России. Но первых под этими облаками. Белых, как в гамзатовских строчках, которые редко звучат не в русском переводе. В ее аварском исполнении другие и мелодия, и ритм, но то же движение души.
В своем завещании он написал: "Оставляю потомкам Дагестан, который и я унаследовал от предков – мой край любви, надежды и радости. Берегите!"
