Всего четыре месяца не дожил Александр Солженицын до своего 90-летия. Вспоминать великого писателя и публициста будут не только в России, но и во всем мире. Современники мыслителя будут перечитывать его труды и вновь отыскивать там что-то новое, снова поражаться прозорливости писателя, который не только думал о том, как обустроить Россию, но и смог это сделать.
Надо быть, конечно, зэком, а не просто нобелевским лауреатом, чтобы до конца жизни иметь силы смеяться над смертью, вспоминая, как издевались в лагере, и как больного раком бросали умирать.
"Приходит надзиратель каждый день. Считает по палатам. В этой – три, в этой – восемь. А потом приходит: я лежал после операции один, а рядом морг, и там лежал мертвец. Он говорит: "И тут двое!". То есть, я и тот", – вспоминал Александр Солженицын.
- Что чаще вспоминается о лагере? Бой рельсы по утрам?
- Что вспоминается? Вспоминается лагерь весь! Он здесь стоит живой навсегда! – говорил Александр Исаевич.
Это не хроника, и эти люди – не зэки, а современные рабочие Экибастузской ТЭЦ на территории бывшего лагеря. Просто многие из них о том, как было здесь раньше, знают от своих отцов и готовы восстановить картину. Журналистов в этих казахских степях не было никогда.
Все остальное настоящее – и вагонзак, и вышки, где стояли надзиратели, и стены, где сохранились надписи "А что ты сделал сегодня, чтобы искупить свою вину перед Родиной?" Это тот самый Экибастузский лагерь, вошедший в литературу и историю по "Одному дню из жизни Ивана Денисовича".
"Это барак, вне всяких сомнений. Тем более, я же все-таки старый зэк, я нюхом чувствую, что это за здание – барак или что-то другое. И еще видишь, вот здесь эта клетушка. Это был вход. Это совершенно точно", – уверен Юрий Киреев, бывший заключенный Экибастузского Степлага.
Юрий Киреев – один из трех соседей по нарам, кому Солженицын из всего барака признался, что в уме пишет пьесу – "Пир победителей". Рискуя жизнью, его просили прочитать.
"Ложились на траву, на животы. Ногами в разные стороны, крестом. Друг друга видим, а кто подходит – тоже. Так я два раза читал. И никто меня не продал!" – рассказывал Александр Исаевич.
В голове Солженицын сочинял и заучивал тысячи строк. Так родился и "Пир победителей", и "Дороженьки", и "Пленники".
"То мы стоим в строю, то ожидание дурацкое. А я сочиняю и складываю строчки", – говорил писатель.
Собственное изобретение – запоминать строки, перебирая десятками. Попросил зэков, чтоб сделали ему четки из хлеба, чтоб каждая десятая – крупнее. Вот они, теперь под стеклом. Он вышел с ними на волю, когда ждал смерти от рака. Врачи ему дали три недели, а он писал стихи.
"Смерть – не как пропасть, а смерть – как гребень, кряж, на который взнеслась дорога. Блещет на черном предсмертном небе Белое Солнце Бога…" Ну, понимаете, в 35 лет умирать и так написать. Значит, человек действительно смерти не боялся. Но я помню, как он боялся не успеть завершить задуманное", – вспоминает Наталья Солженицына, вдова писателя, президент Русского общественного фонда Александра Солженицына.
Задуманное было необъятным: открыть глаза стране на правду, а через правду помочь ей не повторить своих же исторических ошибок. Как этого добивался своей жизнью Солженицын, теперь уже само по себе история.
"Замечательный писатель, поразительный человек, удивительный пример. Всегда, глядя на него, я думала о том, что именно один-то в поле и воин. Вот мы привыкли, что один в поле не воин, а вот именно один в поле воин: каждый человек, который убежден и чего-то хочет добиться, он и добивается как раз всего", – уверена Елена Чуковская, внучка Корнея Чуковского.
Невидимки…Люди, вклад которых в литературное наследие Солженицына вряд ли можно переоценить. Интеллигенты, ставшие конспираторами, укрывателями, тайными борцами.
"На это мы шли, и тоже вполне осознанно. Если можно было сидеть вот так вот за жизнь, а тут мы готовы были отвечать за то, что мы делали. Но, конечно, со всяческой осторожностью. Надо сказать, что мы ни разу нигде не провалились", – рассказывает Надежда Левицкая, библиограф Русского общественного фонда Александра Солженицына.
Провалиться можно было с любой из тысяч рукописных и машинописных страниц, время публиковать которые так долго не наступало. Вот они. Строка к строке – без пробелов, и с обеих сторон листа.
Отчаявшись бороться с самиздатом и с целой сетью невидимок Солженицына, КГБ решается на крайнее.
"Что против меня собирались устроить автокатастрофу, это я знал, имел агентурные сведения. Но укола я не ожидал", – рассказывал писатель.
Укол. Остросюжетная история, случившаяся с писателем в августе 1971 года. Солженицын поехал с приятелем в Ростовскую область – собирать материалы для "Красного колеса" по событиям в Новочеркасске. Слежка началась сразу.
- Седьмой второму. Объект в церкви. Наблюдение продолжаем.
В храме на площади Ермака в Новочеркасске прямо во время службы неизвестные вплотную подошли к Солженицыну.
- Жду дальнейших указаний.
Что-то сорвалось. Видимо, помешали прихожане.
- Седьмой второму! Схема меняется! Переходим к плану два.
Солженицын с приятелем, ни о чем не подозревая, гуляли по городу, и слежка продолжалась. Один из агентов был командирован из Москвы, другой был из Ростовского УКГБ. Еще одна группа контролировала операцию из машины. Что было дальше, никто бы не узнал, если бы не признание подполковника Бориса Иванова. Это он вместе с московским агентом зашел в гастроном в Новочеркасске вслед за Солженицыным.
"Я видел предмет. В руках. У него были в перчатках руки. Черные, то ли они резиновые были, то ли кожаные. И был какой-то темный предмет, он манипулировал им. Я вышел, и когда я вышел, он говорит: "Ну, все, хана". Ему долго не протянуть", – вспоминает Борис Иванов, работавший в 70-е годы в 5-м отделе Управления КГБ по Ростовской области.
"Когда и как меня укололи, я не заметил. Это поразительно. Он (укол) был, очевидно, в районе поясницы. Слева. Но часа через полтора я почувствовал огромные волдыри по всей левой стороне. С большое блюдце волдыри!" – рассказывал писатель.
Через 7 лет в Лондоне уколом зонтика убьют болгарского диссидента Георгия Маркова. Это будет яд рицин. То ли на Солженицыне только обкатывали новое оружие, то ли опять чудо, но Солженицын снова выжил.
"О, нет. Он говорил: "Я смерти не боюсь, я умирал в тюрьме, я умирал на фронте, я умирал в больнице". Рак у него был. Да, я, говорит, смерти не боюсь, я сделаю то, что я поставил перед собой, я это закончу, я это сделаю. Вот и сделал", – рассказывает народная артистка СССР Галина Вишневская.
"Архипелаг" взорвался на весь мир. Когда в декабре 1973 года его напечатали в Париже, уже было ясно, что автору это так не оставят. Тянули полтора месяца. И "невидимки", и даже сами Солженицыны уже перестали ждать ареста, как 12 февраля в квартиру Натальи Дмитриевны на Тверской постучали: "Откройте, нас двое, мы из прокуратуры".
"Мы и сообразить не успели, – вспоминал Солженицын, – а они уже пёрли плотной вереницей". В переднюю ворвались 8 человек. Один из них – в роскошной шубе – достал бумагу с гербами: "Старший советник юстиции Зверев".
В доме напротив располагался пункт постоянного наблюдения и прослушивания квартиры. Вряд ли кто-то предполагал, что через 35 лет здесь же так свободно будет стоять тот же "Архипелаг". Но уже без Солженицына.
"И вот мы живем сейчас без абсолютной величины. Это состояние, которое в культуре называют безвременьем, то есть, нет ничего такого, что являлось бы абсолютом. И это состояние грустное. То есть, потерялось какое-то измерение", – считает доктор филологических наук Людмила Сараскина, автор книги "Александр Солженицын. Биография продолжается".
Кто-то сказал о нем, что он жил невпопад. Не принимал ни барскую любовь, не боялся и барского гнева. Высланный за критику советской власти, на Западе вдруг стал критиковать Запад. "Август 14-го" еще до перевода на английский язык в Америке объявили книгой антисемитской.
"А он и там себя вел крайне независимо. Там его Рейган пригласил на обед, а он сразу сказал: "Извините, благодарю вас, но обед обширный. И если вы хотите со мной один на один поговорить – пожалуйста, а обедать я могу и дома", – рассказывает художественный руководитель театра на Таганке, народный артист России Юрий Любимов.
Жизнь против шерсти проявилась, впрочем, лучшим для Родины образом: когда остальные "целя в коммунизм, попадали в Россию", Солженицын за океаном не оказался в этой компании.
"Он всегда умел отличить Россию от существовавшего советского режима. В отличие от тех, кого вы называете диссидентами, он никогда не считал советскую власть порождением тысячелетней русской истории", – считает поэт и публицист Юрий Кублановский.
"Я думаю, что тут все дело в любви, в ее степени, в ее жаре и в ее последовательности. Он всю жизнь, в общем, отдал России. Он ее любил. И делал все, и тревожился о ней, и ушел, тревожась. И он делал все, как он понимал, чтобы упасти ее от тупиковых, неверных путей. Чтобы как-то ей помочь. Я думаю, что вообще всегда во всем – это вопрос любви", – уверена Наталья Солженицына.
"Потому я вернулся в Россию, что я русский и хочу жить в России. По этой одной причине. А какой я хотел ее видеть? Конечно, не такой! Я представленье имел, что крах коммунизма, ему будет сопутствовать общественный подъем и движение благотворное. А ему сопутствовало грабительство. Просто все бросились хватать. Что можно схватить. Я знал преступный мир по лагерям, но не мог и догадаться, что наши политические деятели – такие же преступники и сами же в этот преступный мир рвутся. Охотно рвутся!" – так говорил писатель.
Журналисты "Вестей" выполнили маленькую просьбу Александра Исаевича. По его рисунку лагеря разыскали авторемонтные мастерские. Он делал там сложную кирпичную кладку. Она его научила все делать в жизни на совесть. Кладка действительно осталась, а лагерь разрушен.
"Это вспоминается, как гордость моя, достижение!" – говорил Александр Исаевич.
В то время Солженицын был бригадиром. Но, не таким как все.
Юрий Киреев вспоминает, как привезли после стирки ватные штаны. Солженицын по лагерному статусу должен был лучшие взять себе и своим замам – Кирееву и Карбэ. А он свалил все в кучу и сказал: "Разбирайте".
"Нелепость! В результате Карбэ достались штаны с дырой на заднем месте, мне – получше, а будущему великому писателю – вообще рванье! Бригада этого не могла понять. Он был слишком справедлив!" – считает Юрий Киреев.
"Не хватать стало бригадиров. В лагере наоборот: дай сала кусок хороший, чтоб тебя сделали бригадиром. А тут никто не хочет быть бригадиром. Мастерские остались без бригадира. А там у меня друзья, они говорят: "Приди бригадиром", ну я и выручил их", – вспоминал писатель.
- Александр Исаевич, были ли такие моменты, которые хотелось прожить заново? Моменты простого человеческого счастья?
- Пережить заново? Да нет. А простого счастья у меня много было. И длительное счастье. И у меня еще особенность характера – я оптимист. Почему-то мне всегда казалось, что к лучшему исход будет. К худшему не будет.
Письменный стол Александра Исаевича еще хранит неопубликованные заметки. Остальное не менялось много лет. Те же простые карандаши и ручки, копеечный перочинный нож. И по-деревенски скрипучие полы – в доме, больше напоминающем библиотеку.
"Я хотел быть памятью. Памятью народа, который постигла большая беда", – сказал однажды Солженицын. Так и вышло, только уход его тоже стал бедой.
